Горные дороги бога - Страница 111

111

На взятки уходило много денег. Больше, чем Леви Лотт успел подержать в руках, начиная с самого детства. Если уж на то пошло, до десяти лет он и вовсе не знал, как выглядят монеты, за которые продаются и покупаются чуть ли не все вещи в мире. Впрочем, приютским детям и не полагалось прикасаться к деньгам. За высокой глухой оградой значение имели только наставления воспитателей. И наказания для особо непослушных сирот.

Леви никогда не отличался дерзким нравом, но и ему пришлось не однажды испытать на себе тяготы искупления проступков. Без веских причин. Только потому, что либо один, либо другой воспитатель часто оказывались не в духе. И когда на пороге приюта вдруг появился человек, изъявивший желание забрать сироту с собой, мальчик подумал, что это сам Бож милостиво спустился с небес.

Впрочем, верить в богов сирота перестал довольно быстро. Сразу, как узнал, что один из его родителей был одержимым. Когда почувствовал, что не может противиться зову порченой крови, текущей в его жилах. Мир, известный Леви с рождения, рассыпался прахом, из которого пришлось лепить что-то новое. Грязное, липкое, неуютное, но единственно доступное для обитания недокровки, удостоенного чести стать доверенным лицом Большого собрания.

Человек, что усыновил десятилетнего мальчика, тоже был недокровкой. Собственно, именно поэтому он и ходил по приютам, разыскивая себе подобного несчастного: иного способа продления рода, а главное продолжения наследственного дела, у потомка демона не было. И он сам был далеко не первым хозяином танцевального дома. Даже не вторым или третьим. Вполне возможно, это заведение, пустующее круглый год, было ровесником Аллари и возводилось одновременно с прочими старейшими городскими постройками. Так или иначе строили его на совесть, и обновления время от времени требовала только внутренняя обстановка. Праздничного обновления конечно же.

В этом году Леви Лотт, обычно успевающий все сделать раньше срока, готов был рвать на себе волосы. Последние из оставшихся. Тинная лихорадка, приходящая с реки каждую весну, уложила хозяина танцевального дома в постель как раз накануне яра-мари, и следить за нанятыми работниками оказалось некому, а те, разумеется, не стали лезть из кожи вон. В итоге вся главная красота – гирлянды из цветущих веток – лежала на полу, вместо того чтобы благоухать под потолком, создавая впечатление тенистого сада.

Эх, надо было давно уже пригреть своего собственного сироту!

Леви и сам не понимал, почему медлит выполнять негласное приказание своих покровителей: такая жизнь ведь все равно лучше приютской. И многие были бы до смерти благодарны, вырвавшись из цепких лап воспитателей в дом, почти похожий на родительский. Целовали бы руки и ноги, всячески угождали, землю бы грызли, только бы услужить. А на худой конец, придушили бы благодетеля во сне, чтобы поскорее занять его место, и это было бы не самым печальным исходом.

Леви Лотт не боялся умереть. Ни за что не решился бы наложить на себя руки, но принять смерть от кого-то другого… Почему бы и нет? Безраздельная власть демонов пугала его намного больше.

Первый раз он встретился с настоящими одержимыми будучи еще подростком. Когда приемный отец представил его как своего наследника Большому собранию. И этот день Леви ясно помнил всю жизнь, хотя больше всего на свете мечтал забыть о случившемся.

Их было не так уж и много, если вспомнить. Всего несколько дюжин. Половина зала едва была заполнена. Никто из них не произнес тогда ни слова, видны было только пустые глаза и кривящиеся в улыбке губы под праздничными масками. Но мальчику показалось, что его голова взрывается от крика, раздающегося со всех сторон…

Он не знал, что «представление» было обязательным действом, своего рода инициацией, позволяющей сделать недокровку послушным каждому демону в мире. В одиночку ни один одержимый не мог добиться такого результата. Случалось, что отпрыски и вовсе восставали против своих родителей, если с детства чувствовали зов крови. Зато в юном возрасте, при участии нескольких демонов, вошедших в полную силу над захваченным телом, удавалось сломить любого упрямца.

Леви не догадывался об истинном назначении случившегося, помнил только смятение, жесточайшую растерянность и блуждания в мутном сумраке беспамятства, из которого его вернули к жизни звуки голоса одного из одержимых, который просто шепнул: «Просыпайся…»

Это было не больно, всего лишь неприятно. Это не поселило злость в сердце мальчика. Не заставило желать кому-то другому подобных испытаний. И все же, совершенно не понимая почему, приемный наследник рода Лотт всеми силами оттягивал тот миг, когда выведет на середину танцевального зала нового ребенка, обреченного на вечное служение.

Оттянул. На свою беду.

Его не стали бы ругать или наказывать, да если бы и стали, только зря потратили бы свой гнев, ведь чувство вины било куда сильнее кнута уже сейчас: Леви не находил себе места, топча навощенный паркет и горестно заламывая руки при взгляде на груду украшений, не водруженных на положенные места. И хотя причитаниями горю было не помочь, ничего другого в голову хозяину танцевального зала не приходило. Работники давно уже разбежались по другим местам, благо умелые и сильные руки в эти дни были нарасхват, а времени отправляться на берег уже не оставалось.

Все что было в силах Леви Лотта – это вытащить гирлянды из зала, с вечера до утра сгорать от стыда перед своими покровителями, а потом весь следующий год молиться, чтобы подобное не повторилось. Если бы еще нашлось кому возносить молитвы!

111